Великая гимантстка Лариса Латынина. Латынина спортсменка
Биография :: Лариса Латынина (Larisa latynina)
Лариса Латынина — самая титулованная спортсменка планеты. Она завоевала 18 олимпийских наград, из которых 9 золотых, 5 серебряных, 4 бронзовые. Она двукратная абсолютная чемпионка Олимпиады, мира, Европы и СССР.
Латынина признавалась, что не любит тренироваться. Говорила, что не любит всего того, что лишь предшествует гимнастике, но само по себе гимнастикой не является. Она любила выступать. Наверное, многие известные спортсмены думают так же. Но лишь Латынина признавалась в этом, говорила во всеуслышание. У нее такой трудный характер — думать и говорить, не кривя душой. И это в конце концов всегда помогало ей утвердиться в безошибочности выбора, творчески анализировать каждый свой шаг на пути к намеченной цели.
Лариса Семеновна Латынина родилась 27 декабря 1934 года. Она росла в послевоенном Херсоне без отца. В то время ее звали Лариса Дирий. В раннем детстве Лариса занималась в хореографическом кружке. В гимнастику пришла в пятом классе. Ее первым тренером стал Михаил Афанасьевич Сотниченко. В 1950 году Дирий стала перворазрядницей и в составе сборной команды школьников Украины отправилась на всесоюзное первенство в Казань. Однако в столице Татарии она выступила неудачно.
После той неудачи Лариса тренировалась по два раза в день. Осенью они с Сотниченко перешли к работе над программой для мастеров. Довольно скоро она стала первым мастером спорта в родном городе. Выступая уже по обновленной программе на взрослом первенстве республики в Харькове, Лариса заняла четвертое место. На все заманчивые предложения переехать в другой город Лариса отвечала отказом.
Школу она закончила с золотой медалью и в 1954 году поступила в Киевский политехнический институт. Однажды из-за поездки на соревнования сдала химию попозже. Пожилая преподавательница поинтересовалась: «Вы почему не явились на зачет вместе со всеми?» Услышав, что студентка выступала на гимнастическом турнире в Париже, возмутилась: «Девочка, это ордена Ленина политехнический институт! Здесь нужно денно и нощно учиться, а не кувыркаться по заграницам!»
В следующем году Лариса училась уже в Киевском инфизкульте. В июне того же года Дирий поехала в составе сборной СССР в Рим на очередной, тринадцатый чемпионат мира. Команда победила в трудной борьбе. Лариса не смогла ровно пройти все снаряды и осталась в многоборье далеко за чертой призеров. Другое дело вольные упражнения. Известный немецкий гимнаст Г. Дикхут писал: «То, что продемонстрировала нам юная Лариса Дирий, мы видим очень редко… Это была чистейшая акробатическая работа, в которой проявилась и отменная балетная школа, и чудесное музыкальное чутье, что обеспечивает гармонию в сложных упражнениях. Это образцовая демонстрация мастерства международного класса». Так она впервые стала чемпионкой мира.
В Киеве Лариса тренировалась у Мишакова. Семеныч учил своих подопечных думать, самостоятельно решать возникающие проблемы на каждой тренировке. Впрочем, импровизацию он признавал в очень узких границах. «Ты сначала выучи, повтори, а потом уже жди искры божьей», — говорил он. На похвалу Мишаков был очень скуп. Он вглядывался, щурился и редко улыбался. В марте 1956 года Лариса выиграла в Киеве крупные международные соревнования и у Тамары Маниной, и у Сони Муратовой, и у Гали Шамрай. Позади были и Ева Босакова, и Агнеш Келети. Кроме многоборья Лариса победила и на трех снарядах. Но Семеныч остался недоволен: надо было выиграть у Босаковой вольные упражнения!
И вот наступило 3 декабря 1956 года — открытие соревнований по гимнастике в олимпийском Мельбурне. Из команды пятьдесят четвертого года осталось трое: Муратова, Манина и Латынина.
Перед днем отдыха сборная СССР вышла на первое место и выигрывала больше балла. В многоборье на первом месте шла румынка Елена Леуштяну, на втором месте Соня Муратова, на третьем Лариса. Лидеров разделяли тысячные доли балла. Лариса, как ни странно, не волновалась. А почему? «Третье место — это очень хорошо для тебя, — сказал ей тонкий психолог Мишаков, — но надо еще удержаться». И она думала, как удержаться.
В своей книге «Равновесие» Латынина писала:
«"Сделай все, как уже делала", — повторяла я себе перед прыжком. Не знаю, был ли это высокий автоматизм навыка, как мне говорили потом, или что-то другое, но из всего прыжка я помнила только приземление в доскок. То, что оценка была самой высокой за весь день, я узнала позже. Так же позже, когда отпрыгали уже все участницы, стало ясно, что у меня золотая, а у Тамары — серебряная олимпийская медаль. В Мельбурне мы последний раз оспаривали медали за упражнения одновременно с борьбой за звание абсолютного чемпиона.
И надо сказать, что при этой системе я не очень-то полно ощутила первую победу. Но вот прошли вольные, и у Агнеш Келети, и у меня наибольшие и равные суммы. Этой победе я радовалась тогда еще безотчетно, а потом уже осознавала ее как личное достижение, как преимущество стиля.
Видимо, в эти часы я поверила в себя, после перерыва на брусьях выступала легко, спокойно и получила высшую за все дни в Мельбурне оценку у женщин — 9,6. Это же дало мне в сумме второе место за Келети и серебряную медаль. Теперь во второй половине дня мы поменялись местами: Агнеш кончила выступать, а я вела своеобразную гонку преследования. Впрочем, я должна совершенно откровенно сказать, что понятно мне это стало только перед последним снарядом. Мне достаточно было бы получить 9 баллов, и я становилась абсолютной чемпионкой Олимпийских игр. Соне для этого потребовалось бы 9,5, а Тамаре по мельбурнским меркам надо было получить совсем фантастическую оценку — 9,8. Итак, реальнее всего было решить задачу мне. Но… разве не считала такой же нереальной свою задачу в Риме Келети? Я знала, что сейчас за нами следят венгерские гимнастки так же, как мы когда-то следили за прыжками Агнеш. Ждали ли они случайностей? Возможно, если бы не было случайностей, неожиданностей, спорт не был бы спортом, гимнастика не была бы гимнастикой.
Итак, равновесие на бревне. Вот это был тот момент XVI Олимпийских игр, когда спокойствие покинуло меня. Сначала я чувствовала себя на бревне закрепощенным манекеном, а потом, когда движения все же обрели легкость, думала: не сорваться, не сорваться. Это очень плохой рефрен. Под него забываешь обо всем другом. Ну может ли актер… зажечь зрителя, если во время монолога он повторяет про себя: "Не забыть, не забыть". Он-то не забудет, но его быстро забудут. После Мельбурна мне удалось от такого рефрена избавиться. Казалось, не полторы минуты, а полтора часа прошло, пока я не соскочила с бревна. Вот и оценка. Я не успеваю еще воспринять ее, но понимаю, коль меня целуют и обнимают и Лина и Лида и бегут ко мне все девочки, — победа!»
После Олимпиады на правительственном приеме в Кремле в присутствии Хрущева и Ворошилова Лариса всех шокировала, произнеся от имени чемпионов тост: «Знаете, почему мы так сражались на олимпийских аренах? Боялись, если проиграем, Никита Сергеевич все стадионы засеет кукурузой».
Очередным свидетельством высочайшего уровня мастерства Латыниной явился первый чемпионат Европы, собравший фактически всех сильнейших гимнасток. Лариса лидировала с первого же упражнения и добилась убедительной победы в многоборье и в отдельных упражнениях.
В декабре 1957 года Латынина проиграла первенство СССР Муратовой. Но не это беспокоило Ларису. Она ждала ребенка. В июле 1958 года беременная Латынина как ни в чем не бывало выступила на первенстве мира, будучи на пятом месяце. Да как! Она не только первенствовала в многоборье, но и взяла «золото» в опорном прыжке и на брусьях. Девочка, которую назвали Татьяной, родилась в срок и здоровой. Спустя годы дочка, показывая медаль 1958 года, будет улыбаться: «Мы выиграли ее вместе с мамой».
После рождения ребенка многим казалось, что Лариса уже не сможет побеждать на гимнастической арене. А в новые лидеры советской гимнастики стали прочить Полину Астахову.
«Сейчас, когда я возвращаюсь к играм в Риме, я отчетливо понимаю, — вспоминала Латынина, — что рассказать о наших соревнованиях там и не рассказать о моем поединке с Линой просто невозможно…
Мы выступали вечером, и был еще целый день тревог. Команда сильнейшая, говорили про нас, что им беспокоиться. Действительно, у чешских гимнасток мы выигрывали больше четырех баллов.
И опять прыжки. На помост я выскочила мячиком. Думаете, разучилась соревноваться? Моя оценка 9,433, и я отыгрываю в одном виде у Лины почти все, что она накопила за первый день. Но следующий вид — брусья, где Полина была тогда, конечно, непревзойденной. Здесь она возвращает свою десятую. Затем бревно. Перед ним я вспоминала Рим, раскаленный шесть лет назад, и одно мгновение, что лишило Тамару Манину надежд на звание чемпионки мира, и ее недоуменное лицо. Да, все это было, было давно. А теперь — вперед. И, как всегда, не думать об оценке, не думать об опасности, не думать о соперницах. Думать о том, как лучше выступить, показав все, что ты умеешь, одухотворив умение чувством.
А вот после снаряда эмоции эмоциями, а борьба борьбой. Практический язык — 9,7. Я знала, что это высокая оценка. Соня получила вслед за мной 9,66. Если бы Полина получила оценку, равную моей, я не смогла бы догнать ее; если равную Сониной — перед последним видом она была бы впереди меня на одну десятую. Я верила, что смогу ее отыграть, — впереди вольные. Я говорю об этих двух оценках. Для большего нужно было идти на риск, как сделала утром Ева Босакова, получившая 9,766. Но Ева могла себе позволить риск; она не претендовала на абсолютное первенство, упражнения на бревне были единственным ее шансом на медаль. Лина же думала о другой медали, и, когда борьба обострилась, она, видимо, чуть дрогнула. Чуть-чуть. Это стоило ей многого. И у Полины не хватило равновесия. Она упала и выбыла с оценкой 8,733 из борьбы за первенство.
Полторы минуты музыки, так же как и девяносто секунд движений, наверное, мало для того, чтобы оставить очень глубокое впечатление. И все же, слитые вместе, они могут многое сказать. В эти мгновения все зависит от вас. Не думайте о том, как пройти диагональ и выйти в стойку, не тратьте последние минуты на то, чтобы повторить фляки. Думайте об одном — как лучше донести все, что вы хотите сказать своими движениями, чему служит каждое из них. Тогда, в Риме, я знала это. Мне очень хотелось, чтобы эти вольные стали событием не только для меня. Я начала и кончила их на одном дыхании. Пожалуй, впервые в жизни я придирчиво вслушивалась в шум аплодисментов. И еще до оценки судей — 9,9 — знала: я выполнила то, что задумала.
А вот и итоги абсолютного первенства: я — первая, Соня Муратова — вторая, Лина — третья, Рита Николаева — четвертая, Лида Иванова — седьмая. Нулевая оценка на бревне далеко отбросила Тамару Люхину, но и она получает золотую медаль за командную победу. Командой мы выиграли у чешских девушек почти девять баллов, и день финалов был нашим днем».
«Советские гимнастки, — писал Джанни Родари в «Паэзе сера», — дали по телевидению самое прекрасное представление об Олимпийских играх. Мы никогда не видели ничего прекраснее этого спектакля красоты, грации и гармонии…»
На Олимпиаду-64 сборная СССР поехала в сильно обновленном составе. Как считает Латынина, тренеры должны были сделать ставку на одну гимнастку: либо на нее, либо на Астахову. Тогда был реальный шанс завоевать медаль абсолютной чемпионки.
Еще в 1963 году Латыниной удалось выиграть у Чаславской предолимпийские состязания в рамках Открытого чемпионата Японии. Но… Лариса выступила ровно, почти так же, как в Риме: брусья — второе место, бревно — второе, прыжок — третье, вольные — первое. Успешно, ровно, но не хватило блеска, внешнего эффекта, того, чем всегда должен обладать настоящий чемпион.
Однако Латынина просто не имела права закончить олимпийский путь поражением. И как всегда блестяще она исполнила свои любимые вольные.
В Токио Латынина была последний раз капитаном советской гимнастической сборной — победительницы Олимпиады. Но она оставалась в команде еще несколько лет, выходила на помост рядом с новичками, проигрывала им, безропотно исполняя вторые роли в спектакле, где в течение стольких сезонов блистала солисткой, — учила девочек побеждать.
Закономерно, что Лариса Латынина стала старшим тренером женской сборной СССР, и была им в течение целых десяти лет. Под ее руководством наша команда трижды выигрывала в 1968, 1972, 1976 годах олимпийские медали золотой чеканки. Пять лет Латынина входила в Организационный комитет «Олимпиада-80», затем отвечала за развитие гимнастики в Спорткомитете Москвы.
Сегодня на своей даче — возле знаменитого памятника архитектуры XVIII века «Отрада» в Семеновском над рекой Лопасней — Лариса Семеновна развела целое фермерское хозяйство: кроликов, свиней, овечек…
«С детства я очень любила домашних животных, — говорит Лариса Семеновна. — Но жизнь так сложилась, что я всегда была далека от них. А сейчас я пенсионерка, и когда появилась возможность завести это хозяйство, я с удовольствием воспользовалась случаем. А потом, это ведь не баловство…
Всю жизнь, пока я выступала, тренировала, пока ездила на сборы и соревнования, своим домом, квартирой мне некогда было заниматься. И вот сейчас я с таким удовольствием исполняю свои чисто женские обязанности. Готовлю, жду с работы Юру — это мой муж. Господь послал мне замечательного человека, с ним я испытываю настоящее женское счастье. Рядом со мной любимый и любящий человек, совсем недалеко от нас живет моя дочь с двумя внуками. Я с удовольствием помогаю им: готовлю, убираю, глажу. Мне это нисколечко не в тягость. Наоборот, от этого я испытываю какое-то наслаждение. Так что, как видите, жизнь на пенсии тоже может быть счастливой».
Дочь Таня гимнасткой не стала. Окончив школу при ансамбле Игоря Моисеева, поступила в знаменитую «Березку», с которой объездила весь мир. На гастролях в Венесуэле познакомилась с будущим мужем. Зятя, имеющего русские корни, зовут Ростислав, неудивительно, что и сеть открытых им ресторанов называется «Ростикс».
lichnosti.net
Лариса Латынина: «Я ушла от мужа к человеку, о котором не хочу даже вспоминать»
Ларису Латынину — единственную спортсменку в мире, завоевавшую восемнадцать олимпийских наград, девять из которых — золотые, не зря считают Эдит Пиаф нашей гимнастики. Ее путь в спорте можно назвать триумфальным, характер — стальным, а биографию — образцово-показательной. Однако за ее ослепительной улыбкой порой скрывались такие душевные бури, что впору писать роман. Измены, предательства, одиночество... Только сейчас, познав наконец женское счастье, она научилась вспоминать о прошлом без боли...
—Помню, как еще совсем маленькой я бегала во дворе наперегонки с мальчишками. Увидев как-то, что отстаю, «рыбкой» прыгнула вперед, к линии финиша. Плашмя проехалась по асфальту голыми коленками и ладонями. Рука попала на стеклышко... У меня на всю жизнь остался шрам — так глубоко распорола мягкие ткани. Я вся тряслась, текла кровь, а выкрикивала я только одно: «Мои руки были первыми!» Да, видимо, во мне это врожденное — честолюбие, лидерство, стремление к победе. И тот шрам оказался не единственным и не самым глубоким. Правда, остальных не видно, потому что они — на сердце...
Папа ушел от нас, когда мне было одиннадцать месяцев... Мама воспитывала меня одна, и ей приходилось несладко. Она была совершенно неграмотная женщина, работала днем уборщицей, ночью — истопником или сторожем... Кем она только не работала ради меня! Ей хотелось, чтобы ее ребенок вырос достойным человеком.
Но, несмотря ни на что, сейчас я очень трепетно отношусь к памяти отца. Ведь накануне войны он прислал маме письмо: «Поленька, я очень многое понял, я сильно виноват перед тобой и перед Лорой». И вложил в конверт свою фотографию. Тот портрет, где я в пять лет запечатлена вместе с родителями, — на самом деле композиция, заказанная мамой в фотолаборатории. Она попросила соединить наше с ней фото с той карточкой, которую прислал отец. Мама рассчитывала, что они встретятся и у них все наладится. Но началась война, и вскоре мы получили извещение о том, что отец погиб под Сталинградом. Годы спустя один военный прислал мне вырезку из старой газеты, где говорилось, что командир пулеметного звена Дирий Семен Андреевич защищал тракторный завод в центре города и пал смертью храбрых.
Через много лет моя дочка Таня, которая тогда танцевала в ансамбле «Березка», приехала с коллективом на гастроли в Волгоград. Их повезли на Мамаев курган. Они шли с подругами мимо монумента, ее взгляд скользил по фамилиям, высеченным на каменных стягах (а их там тысячи!), и вдруг она прочитала — «Дирий Семен Андреевич». Я сама отца никогда не видела, дочка — тем более. Но вот не знаю, что сработало: внутренний голос какой-то подсказал. У Татьяны ноги подкосились, ее девчонки-подружки подхватили, посадили на парапет, она только там пришла в себя. Вернувшись домой, она мне это рассказала. Я потом тоже поехала в Волгоград, чтобы увидеть все своими глазами...
Любимая фраза моей мамы, которую она всегда произносила со своим непередаваемым украинским акцентом, — «щоб моя дытына була не хуже, чем у людэй». Под этим лозунгом она меня и баловала, и наказывала. Однажды я посыпала известью свежепокрашенную раму зловредной соседки, и тогда меня мама отшлепала по спине… мухобойкой. Наказала — и с чувством исполненного долга произнесла свою знаменитую фразу! Из тех же соображений — чтоб не хуже других — она крайне внимательно следила за моим гардеробом, стралась одеть как можно лучше. А когда я пошла в школу, она, будучи неграмотной, регулярно ходила на все родительские собрания, слушала, что говорят педагоги, и требовала от меня, чтобы я училась только на «пятерки». Когда, закончив четвертый класс на «отлично», я записалась в гимнастическую секцию, она пришла к нашему тренеру Михаилу Афанасьевичу Сотниченко и сказала: «Сейчас у Ларисы в табеле одни «пятерки», если вдруг появятся другие оценки, ноги ее в вашем гимнастическом зале не будет». Поэтому мне пришлось стараться и окончить школу с золотой медалью. Получается, первую золотую медаль я получила не в спорте, а за партой.
Впрочем, в детстве мечтала совсем не о гимнастике. Я отчетливо представляла себе огромную сцену и многоярусный зал (видно, тогда уже видела в кино Большой театр) — и весь этот многолюдный зал аплодирует мне, танцующей на сцене легко и уверенно... Я страстно хотела танцевать, причем обязательно хорошо — чтобы это нравилось зрителям. Поэтому когда в нашем херсонском Доме народного творчества открылась хореографическая студия, я сразу же туда записалась. И настолько это залегло в мою душу, что я другой жизни для себя уже и не представляла. Хотя мне было всего одиннадцать лет. Я считала, что обязательно должна стать балериной. С нами занимался преподаватель Николай Васильевич Стессо. Не знаю, насколько соответствовало действительности все то, что он рассказывал, но мы ему верили безоговорочно. Николай Васильевич утверждал, что учился вместе с Вагановой, танцевал в Мариинском театре, и вот сейчас судьба забросила его в наш город Херсон, и он все свое мастерство отдает нам.
Он очень серьезно занимался с нами — и станком, и различные сценки задавал. Мы считали, что путь наш, так сказать… уже определен. Не знаю уж почему, но студия содержалась на паях, которые вносили наши родители. Мама получала какие-то копейки и почти половину своей зарплаты отдавала за мои занятия балетом.
Но через год студия закрылась — то ли педагога «прижали», узнав, что он берет с родителей деньги, а может, просто родительских взносов не хватило, ведь он платил и за аренду зала в Доме народного творчества, и гонорары пианисту, который приходил нам аккомпанировать. Это была первая большая трагедия в моей жизни. Мы с девчонками (было несколько таких же фанаток, как и я) рыдали в голос! Николай Васильевич потом пошел работать в клуб мореходного училища, ставил там какие-то танцы и пригласил в группу меня и еще двух девочек. Занятия проходили по вечерам, вокруг — все взрослые, лет по шестнадцать-семнадцать. Шел сорок шестой год, в прокате появилось много американских фильмов. Их демонстрировали в клубе после занятий, и мы, конечно, оставались на эти сеансы. Тогда я впервые посмотрела «Знак Зорро» и «Багдадского вора». Домой приходила поздно. Мама потерпела месяц, второй, а потом сказала: «Все!» И запретила мне туда ходить. К счастью, на тот момент в моей жизни уже появилось новое увлечение.
Каждый день я приходила в школу пораньше, надолго прилипала губами и носом к стеклянной двери в физкультурный зал и смотрела, смотрела. Там старшеклассницы под музыку занимались гимнастикой. Мне казалось, что это очень похоже на балет... Видимо, мой прижатый расплющенный нос изрядно всем надоел, потому что однажды тренер Михаил Афанасьевич Сотниченко подошел и спросил: «Что это за пуговица у меня здесь дежурит?» Я попросилась — и меня записали в секцию гимнастики. Тогда-то мама и заявила Михаилу Афанасьевичу: «Отдаю ее вам, но смотрите, чтоб на учебе не сказывалось!» Я очень активно начала заниматься и быстро обогнала всех своих подружек, которые пришли в секцию раньше меня. Тренеры со стороны видели, что во мне есть какие-то задатки, и твердили Сотниченко: «Ой, намучаешься ты с нею, Миша! Вот она сейчас станет везде выигрывать — зазнается!» И он меня как начал «заземлять»! Чтоб самомнение мое немножко умерить...
Скажем, давал команду девочкам перетащить в зале маты от одного снаряда к другому, а мне не хватало ручки. После тренировки он говорил грозным голосом: «А ты, Лора, останься! Ты что? Думаешь, если выиграла последние соревнования, то теперь для тебя другие будут носить маты?» Я возмущалась: «Михаил Афанасьевич, и в мыслях не было! Я же вскочила, подбежала, а все ручки уже заняты!» Он в ответ: «Пойми! Ты первой должна вскакивать, где бы это ни происходило: на соревнованиях или тренировках. Только тогда тебя никто не упрекнет в том, что задираешь нос.
Лишь тогда сможешь побеждать». Он уловил мою натуру — желание победить, оказаться в числе лучших всегда являлось для меня сильнейшим стимулом. Может, поэтому я и в школе всегда стремилась быть на виду и учиться старалась хорошо. Из-за этого потом ушла из политехнического института.
К тому времени я уже входила в сборную команду Советского Союза, часто выезжала на соревнования. Пропускала занятия. Возвращалась — и начинала яростно догонять, чувствуя, что уже явно не в лидерах. Меня это очень угнетало и задевало. Я ночами сидела, чертила, чтобы идти в ногу со всеми. Но, естественно, не получалось. Особенно на меня подействовала преподавательница химии... Нас тогда отправили на соревнования в Париж — первый выезд в капиталистическую страну, шок, потрясение! Мы с подружкой Тамарой Маниной смотрели вокруг глазами-блюдцами. Была зима, декабрь, мы приехали в теплых пальто с меховыми воротниками, в шляпах (такие фетровые, с бантом сбоку). Причем, что удивительно: я из Херсона, а Тамара — из Ленинграда умудрились привезти с собой шляпы совершенно одинакового фасона. Только у меня была бордовая, а у Тамары — голубая, под цвет глаз подбирали: у нее они голубые, у меня — карие. И вот мы в таких одинаковых нарядах прибыли в Париж, а там тепло, народ ходит раздетый, по улице все гуляют обнявшись. Мы обе учились в женских школах, и для нас это была такая дикость: обнимаются, целуются у всех на глазах! Мы шарахались от прохожих первое время... Я вернулась домой и пошла сдавать зачетную сессию, которую пропустила. Преподавательница химии была очень интеллигентная, такая во французском стиле дама, в возрасте уже. Она мне внешне очень нравилась.
И вот преподавательница меня спрашивает: «Почему вы, девушка, не сдали зачет вместе с группой?» Я с гордостью ей отвечаю: «Была на соревнованиях в Париже!» Думаю, вот сейчас проникнется... Но она на меня посмотрела небрежно поверх очков: «Деточка, вы учитесь в Киевском ордена Ленина политехническом институте! Здесь нужно грызть гранит науки денно и нощно, а не кувыркаться на каких-то там аппаратах». Меня это так обидело! Зачет я, конечно, сдала. Но во мне это застряло таким неприятным комом, что я пришла в деканат и написала заявление о переводе в институт физкультуры.
До этого у нас был очень непростой разговор с моим тренером Александром Семеновичем Мишаковым, он заметил, что ради усиленной подготовки к экзаменам я стала пропускать тренировки: «Давай, Лариса, поговорим с тобой серьезно. Если ты хочешь быть хорошим инженером и чего-то добиться в науке, учись в политехническом. У вас там есть спортивный зал, гимнастическая секция, будешь для здоровья кувыркаться. А если намерена сказать весомое слово в гимнастике, то надо переходить в институт физкультуры». И я с ним согласилась. Причем декан политеха Ребров меня уговаривал: «Лариса, ну что ты? Ну, мы тебе устроим индивидуальный график, будешь отдельно заниматься. И зачеты сдавать, когда сможешь». Но меня это не устраивало.
— Скажите, а почему вы так рано вышли замуж, если были столь решительно настроены на спортивную карьеру?
— Когда я училась в женской школе, на большие праздники к нам приглашали учащихся мореходного училища. А они в свою очередь звали нас. Тогда-то на меня и положил глаз один из курсантов — Иван Латынин. Но поскольку мама моя была женщина властная и очень строгих правил, едва узнав о том, что какой-то мальчик уделяет мне внимание, она тут же решила, что все должно происходить у нее на глазах. Она приглашала его к нам в дом, кормила, понимая, как нелегко курсантам на казенных харчах… С большим удовольствием наблюдала, как он уплетал ее украинские борщи, и уже решила, что вот он — ее зять. Когда я поехала в Киев поступать в политехнический институт, мама отправилась вместе со мной.
В студенческом общежитии мы жили с ней вместе в крохотной угловой комнатке два на два метра. И спали на кровати вдвоем. В институте у меня, естественно, появились какие-то мальчики, которые иногда провожали меня домой. А мама за всем этим наблюдала в окно. Иван тогда уже окончил мореходное училище, и его отправили работать в Баку, на Каспий. Никаких серьезных романов у меня не было, но то один мальчик меня провожал, то другой. Потом один из поклонников (он учился на режиссерском факультете и очень хорошо фотографировал) начал делать мои портреты. Я приносила маме фотокарточки, показывала. Она стала бить тревогу и слать телеграммы Ивану. Мол, приезжай, иначе можешь Лару потерять! Он приехал один раз. Пожил, пожил — уехал. А в 1955-м — еще через год — мама взволновалась уже не на шутку, потому что за мной серьезно принялся ухаживать один из наших спортсменов. Не хочу называть его фамилию, она довольно известная. Мама снова вызвала Ивана, и они вместе «завели пластинку»: давай расписываться! А я не хочу. Но я маму очень любила, считалась с ее мнением и всегда боялась обидеть. Воспитала она меня дочкой весьма послушной. И тут она мне такие истерики стала закатывать! В итоге я решила: ладно! Иван в общем-то мне нравился, у нас с ним были теплые отношения, мальчик хороший, из Ленинграда.
Позже, поженившись, мы побывали в Ленинграде у Ваниных родственников. У него какое-то потрясающее генеалогическое древо, его дядя с тетей — искусствоведы — работали в Эрмитаже. И когда мы пришли к ним домой (им было уже, по-моему, под восемьдесят), они перед нами как раскрыли эти документы! Стали показывать род Латыниных, три его ветви: одна мореходная, другая врачебная, третья купеческая. Им было даровано дворянство Екатериной. Потом муж привел меня в гости к своей двоюродной бабушке — жене бывшего министра финансов Плеске, она жила на Невском проспекте. На двери висела медная табличка, отдраенная, отчищенная: «Плеске». Она ее хранила. Квартира была огромная, но ей оставили одну комнату, тоже очень просторную — метров тридцать или даже сорок, с большими окнами, откуда открывался роскошный вид на Невский. Когда мы вошли, бабулька стояла около окна — маленького росточка, сухонькая, мне показалось, вся какая-то скрюченная. Возле уха она держала радиоприемник и слушала последние известия, глядя в окно, словно в телевизор. Узнав, что я в школе учила французский язык, она начала говорить со мной по-французски. Это было что-то потрясающее! Я будто в другой эпохе оказалась.
В принципе мы с моим Иваном Ильичом жили нормально. Я все время пропадала на сборах и соревнованиях. Когда домой приезжала, мы в общем-то хорошо общались. Какой-то страшной любви не было, но то школьное увлечение, которое переросло в наш брак, я старалась сохранять… Тем более что дочка родилась, Татьяна.
История ее появления на свет стоит отдельного рассказа. Когда мы готовились к Олимпиаде в Мельбурне, сборы проходили под Ташкентом, в доме отдыха. Там собрались не только гимнасты, но и легкоатлеты, и футболисты — в Москве в это время уже похолодало, а спортсменам необходимо было пройти акклиматизацию перед поездкой в Австралию. Рядом с нашей базой протекала горная река Басу. И вот ребята начинают играть в волейбол или в футбол, и вдруг мяч летит в речку. Все мнутся: «Ой-ой-ой! Как же достать? Там вода холодная!» Я говорю: «Господи, тоже мне — парни называются!» И в реку. Один раз прыгнула в эту ледяную воду, догнала мяч, второй раз... И, видимо, застудила придатки. Это сказалось не сразу. Уже после Олимпийских игр на тренировках я стала замечать: что-то покалывает в боку во время приземления. А однажды так схватило, что пришлось вызывать «неотложку». Забрали меня с диагнозом «внематочная беременность». Привезли в клинику, а я — уже олимпийская чемпионка, поэтому вокруг меня профессора собрались, лучшие врачи. К счастью, первоначальный диагноз не подтвердился, зато обнаружили сильный воспалительный процесс и на одной трубе — опухоль примерно с куриное яйцо. Мной начал заниматься профессор Лурье. Я лежала полтора месяца в клинике. Во время выписки меня поздравили, что все, так сказать, рассосалось. Но! У него остались сомнения — смогу ли я забеременеть. Впрочем, он не озвучил их ни мне, ни супругу. Вдруг через год у меня задержка — один месяц, второй, я в ужасе. Прихожу к Лурье в клинику, он меня посмотрел и весь аж просиял: «Я тебя поздравляю, ты беременная!» А я — в слезы. Он: «Что ты, дура?! Чего плачешь? Я тебе не говорил, но очень боялся, что ты не сможешь иметь детей. И вот — такое счастье!» Я говорю: «Да! Но у меня через два месяца чемпионат мира!»
Он призадумался и говорит: «Когда тебе выступать? Через два месяца? Так выступай! Ты молодая, сильная, мышцы у тебя крепкие, все нормально будет. Я тебе расскажу, как себя вести. Единственное правило, в даты критических дней не прыгай, не нагружай себя очень сильно. На три дня придумай что-нибудь. То ли из носа потекло, то ли ножку подвернула. Но главное — никому ничего не говори! Даже тренеру своему. Начнутся комиссии, советы, сами напугаются и тебя напугают». «Но ведь опасно, доктор!» — возразила я. «Послушай меня, деточка, в гимнастике я разбираюсь хуже тебя, конечно, но в балете, скажем, я известная повивальная бабка.
А в медицине разбираюсь уже значительно лучше, чем в балете и гимнастике. Говорю тебе: если ты смелый человек — выступай! Ребенок будет здоровым, мама — счастливой, а профессор — довольным. Что еще? Если трусиха — сиди, начинай уже сейчас умирать со страху!» Я вышла из клиники и громко смеялась, слышно было на всем бульваре. Я могла перекричать колокола, что звонили на стоящей рядом пятиглавой церкви. И мысленно повторяла: «Спасибо, профессор!» И вот я, как партизан, готовилась к чемпионату. О беременности кроме меня знал только мой супруг, даже маме не сказали — она заставила бы меня бросить тренировки. Я нормально себя чувствовала, ничего у меня не болело, ничего видно не было. Хотя, конечно, приходилось очень тяжело. Как-то уже перед самыми соревнованиями я, измученная на разминке, сказала своей подружке и коллеге по команде Тамаре Маниной: «Господи, скорей бы все это закончилось!» У меня эта фраза просто вырвалась. А она говорит: «Ну да... И ты чемпионка мира?!» Я отвечаю: «Томка, вот поверь, я об этом сейчас абсолютно не думаю!» Она, естественно, мне не поверила. Но у меня действительно о победе никаких мыслей уже не было. Самое главное, на что я настраивалась, — сделать все то, что готовила на тренировках, чтобы не подвести свою команду.
И тем не менее я победила. А через пять месяцев родилась Таня. Поэтому она считает, что ту золотую медаль завоевала вместе со мной... А профессор Лурье умер за несколько дней до начала чемпионата, я узнала об этом уже после окончания соревнований. И не успела поблагодарить его во второй раз и в третий. Вот так получилось: ребенок здоров, мать счастлива, а профессора — нет.
Через два месяца после родов я уже пришла на первую тренировку. До сих пор не могу забыть этого ощущения: я элементарного переворота вперед сделать не в состоянии. Мне было страшно! Я просила, чтобы с обеих сторон меня два тренера поддерживали и переворачивали. Так было первый раз, второй, потом остался один тренер, а затем я потихоньку начала прыгать сама. На брусьях то же самое — я повисала на нижней жерди и совершенно не могла удержать уголок. Восстановление шло с огромным трудом! Поэтому когда летом на Спартакиаде народов СССР меня поставили в команду Украины, некоторые гимнастки возмущались. У нас команда была очень сильная, человек восемь претендовало попасть в шестерку, а поставили меня. Так те, кому не повезло, говорили: «Ну конечно же — у Латыниной тренер Мишаков, он свою, естественно, продвигает!» Но самое главное, я очень хорошо выступила — лучше всех из украинской команды. И все тут же закрыли рот на замок. А я начала уже очень серьезно тренироваться и готовиться к Олимпиаде. Дочку приходилось оставлять с мамой. Да и муж мой к тому времени уже давно перевелся из Баку в Киев, в Днепровское пароходство.
— Не ревновал он вас, отпуская на сборы?
— Ну… не знаю! Может, и ревновал. Внешне по крайней мере это никак не проявлялось. Когда я приезжала домой, все шло своим чередом. Да я и не давала поводов для ревности. А вот как только мой спортивный график изменился и я стала гораздо чаще оставаться дома, поняла, что в общем-то мы совсем разные люди. И по характеру, и по взглядам. Что-то меня стало раздражать, что-то — напрягать… Нам пришлось расстаться.
— А вы ушли в «никуда»?
— Я ушла от него к человеку, о котором больше никогда и ни с кем не хочу говорить. Это мужчина, которого я сначала любила. Он меня потряс своим умом, удивительной памятью, тем, как за мной ухаживал, — всем, чего я не видела со стороны мужа. И я по-женски поддалась, а потом очень тяжело за это расплатилась в жизни. Лучшие годы — где-то с тридцати шести до сорока шести лет — ушли в никуда. Были очень сильные переживания — и предательство, и обида, и унижение. Ни одной женщине такого не пожелаю. Для себя я эти годы из жизни вычеркнула и никогда в них не возвращаюсь. Слава богу, гимнастика меня в это время спасла. Я целиком и полностью посвятила себя тренерской работе, подготовке нашей сборной команды.
Время шло, я отметила пятидесятилетие. Были, конечно, какие-то поклонники — не очень-то хотелось одной везде появляться! Меня могли подвезти на машине или пригласить в театр, на выставку. Как женщине мне это доставляло если не удовольствие, то немножко скрашивало жизнь. Но я считала, что в эти годы уже ни о какой любви и речи быть не может. Пятьдесят лет, о чем тут говорить? И вот незадолго до своего 51-го дня рождения поехала на две недели в дом отдыха «Вороново». Самое удивительное, что один из моих поклонников привез меня туда на машине. Оставил и уехал. И туда же профсоюзы завода «Динамо» отправили по «горящей» путевке главного инженера Юрия Фельдмана. Шел 1985 год. Скоро будет уже тридцать лет, как мы вместе...
Он говорит, что обратил на меня внимание сзади. Я шла по дорожке: сапожки на шпильке, вельветовые джинсики в обтяжечку, свитерок. Юра меня окликнул, я обернулась, и он задал вопрос: «Извините, а вы в теннис не играете?» Я говорю: «Вы знаете, не играю, но очень хотела бы научиться». А я действительно мечтала научиться и в свое время на сборах пробовала свои силы на теннисном корте. Полчаса ракеткой помахала, и у меня началась такая дикая крепатура! Это когда после необычной нагрузки выделяется молочная кислота и болят мышцы. Спортсменам такое явление прекрасно известно. Обычно когда что-то новое учишь и начинают болеть мышцы, это хорошо, значит, они работают, все идет на пользу. А тут боли оказались настолько сильными, что я на тренировке не могла ничего делать. Подумала — к чертовой матери эти теннисные ракетки! И забросила, но мысль где-то в подкорке засела.
Юра предложил: «А я вас могу научить. Приходите». И мы начали заниматься в зале. Сначала — около стеночки. Там многие играли в теннис. Юра был такой высокий, стройный, интересный. Потом мы общались в столовой — на расстоянии. Столовая огромная, и мы сидели в разных ее концах. Вот я прихожу на завтрак за свой столик и вижу, как он с дальнего стола привстает и кланяется. Добродушно так, с улыбкой. Дня три мы пытались играть в теннис, потом ходили в кино... Пока все было на очень большой дистанции. И вдруг на четвертый день знакомства случается пожар на заводе «Динамо». Юра садится в свой маленький желтый «жигуленок» — «копеечку» — и срочно мчится на место ЧП. Тут надо заметить, что в «Вороново» он приехал отдыхать с приятелем, им дали на заводе две путевки.
Так он своему коллеге строго-настрого приказал, чтобы тот меня из виду не выпускал — ни на танцы, ни в кино, никуда. Я жила в одноместном номере, там даже телевизора не было, и я приходила смотреть любимые программы в общий холл. И вот этот его приятель говорит: «А у нас в номере есть телевизор. Давайте лучше к нам, я и чайку поставлю». Я приходила к нему, смотрела телевизор, он меня чаем угощал, конфетами — сторожил, одним словом. Помню, сидим мы поздно вечером, и тут приезжает Юра — глаза шальные, весь пропахший гарью. Заходит — и первые его слова: «Ой, ну слава богу, вы здесь!» Берет мою руку поздороваться, переворачивает кисть и вот сюда целует, в запястье. Знаете, вот и все! Меня словно током ударило. Было такое ощущение, что за этим человеком я могу пойти куда угодно. И что бы он ни сказал — я все сделаю!
Это была влюбленность и с его стороны, и с моей. Потрясающая! Но он был женат. И к тому же член партии. Роман наш продолжался года три. Понимаете, нас не покидало чувство, что мы друг другу посланы богом и никуда нам от этого не деться. Когда Юра объявил о том, что подает на развод, его вызвали на партийное собрание, стали там терзать. Ведь он был главным инженером большого завода, а на заводе пять тысяч человек, и он член парткома — ужас!
Он перешагнул через все это и в один, я считаю, прекрасный день пришел ко мне с чемоданчиком. Явился и говорит: «Я насовсем». Примечательно, что я у него третья жена, как и он у меня — третий муж. Юрина первая супруга родила ему сына Сергея, а Сережина жена Иришка — Юрчика-младшего, нашего внука. Они живут в деревне рядом с нами, по соседству. Мы их уговорили сюда переехать, чтобы почаще видеться. Ведь мы считаем, что Юрик-младший — наш общий внук. Плюс у меня два внука: Костя (отец Мишельки и Даниила, моих правнуков) и Вадим (ему двадцать лет, он студент Пенсильванского университета). Итого — у нас три общих внука и два правнука. Жаль, моих мы не смогли убедить перебраться к нам за город, для них это слишком далеко от Москвы...
А Юрина первая жена... она в свое время ушла от него. Сама ушла — к молодому. Юра очень любил сына, просто обожал. Когда Сережа родился, он выступал в роли няньки: сам и купал, и пеленал, и кормил. Ему было очень больно, что жена ребенка с собой забрала. И он всегда активно следил за тем, как Сережка растет. Ходил к нему в школу постоянно, а там классная руководительница сына положила на Юру глаз — видный, одинокий, да еще такой прекрасный отец!
Поженились. Два, так сказать, одиночества. Но я ее не видела никогда...
— Все эти парткомы, собрания она организовывала?
— Нет-нет, что вы. Они происходили сами собой. Во всяком случае Юра никогда не говорил, что жена куда-то звонила или жаловалась…
— А как вам удалось сохранить дружеские отношения с первым мужем, Иваном Латыниным?
— Знаете, Иван — хороший человек. К тому же отец моей дочки. Вот когда я ушла ко второму мужу, мы с ним совсем не общались… А потом, когда уже появился Юра, взаимоотношения наладились. Иван даже как-то сказал: «Юрка, я так рад, что ты у Лорки в мужьях!»
У него жизнь тоже сложилась. Признаюсь, когда уходила от него, я не очень себя корила. Потому что в то время рядом с ним была девушка, сильно в него влюбленная, — Нина. Она только что окончила школу и пришла работать в Днепровское пароходство. А он уже был солидный человек, инженер, муж именитой Латыниной. Она следила за тем, как я выступаю, знала о моих передвижениях… И когда я уезжала, она его окружала заботой — очень, скажем так, внимательно за ним присматривала. Он это отрицает, но я не сомневаюсь, что у них что-то было. Поэтому, когда мы расставались, я большой вины не чувствовала… Вскоре он стал с ней жить, не расписываясь. Она ему родила дочку. Они и сейчас не женаты, хотя уже внуки есть общие. У них странные отношения — Иван их обеспечивает, но сам живет в Москве, а они — в Киеве. У него еще долго стоял штамп в паспорте — пока новый не выдали. Как говорит моя дочка: «Мам, но папа же до сих пор тебя любит». Он на всех наших семейных мероприятиях бывает, на днях рождения дочери и на моих тоже. Я его всегда приглашаю, и он с удовольствием приходит. Ивану в этом году будет восемьдесят пять, но он очень хорошо выглядит.
— А почему вы решили перебраться за город? Все-таки были весьма светской женщиной — а тут природа, хозяйство, огород...
— Мы уже двадцать пять лет здесь живем. В начале девяностых, когда Юра стал генеральным директором завода «Динамо», сотрудников начали сокращать. Из пяти тысяч осталось сначала три, потом две. Он так тяжело это переживал! Ведь свою трудовую деятельность начинал на этом заводе, все люди выросли на его глазах.
Увольнять для него было очень мучительно — судьба же человеческая каждый раз решалась. У Юры началась гипертония, он два раза ложился в клинику. Хотели ему чуть ли не инвалидность ставить. В тот период заводу выделили земельные участки. И Юра предложил: «Давай посмотрим?» И вот мы приехали сюда, здесь было абсолютно голое поле. Только несколько берез и овраг. Я сама выбрала это место, и мы потихоньку начали строиться. Первое время, пока Юра еще работал, я одна тут жила в деревянном срубе. Вокруг ни заборов не было, ни собак мы еще не завели. Мои приятельницы говорили: «Как ты не боишься?» Но знаете, у меня никогда не было страха. Наверное, правду говорят — если человек не думает о плохом, то оно к нему и не приходит.
— У вас тут просто целая мини-ферма теперь.
— Начали строить дом, возить стройматериалы. В те времена каждый кирпич, каждая доска доставались с таким трудом! Все это складывалось под рубероид, хранилось под открытым небом. Поэтому желающих стащить было хоть отбавляй. Как-то раз пришел один бомж, Толян. «Я, — говорит, — буду у вас здесь охранять». Ну, будешь охранять — охраняй. Сначала какую-то будочку себе сделал. Потом Юра ему с завода корпус от старого автобуса притащил. Он его внутри оборудовал и стал там жить: поскольку был запойный, его жена из Москвы выгнала. Охранял он до той поры, пока мы не заметили, что из-под рубероида стали пропадать доски. Он с приятелем их потихоньку продавал, чтоб на выпивку хватило… Тут уж Юра сказал: «Все, Толян, я тебя выгоняю». А он тут уже прижился, ему идти некуда. В то же самое время знакомый сельский начальник предложил Юре забрать и забить для заводской столовой корову и нескольких коз — тогда сельское хозяйство рушилось, он просто не знал, куда их деть. Рядом как раз мотался наш Толян: «Юрий Израилович, а давайте мы их себе заберем? Я люблю животных, буду за ними ухаживать». Юра ему: «Какое ухаживать? Ты же пьешь». — «Я брошу!» Через неделю принес справку: закодировался. И вот с тех пор у нас появилось свое хозяйство. Толя действительно ухаживает за нашим «поголовьем». Руки у него, когда не пьет, золотые. Смастерил для них стойло. У нас и коровы есть, и козы, и барашки, и куры. Всегда свежие яйца. Потом — слухами же земля полнится — кто-то донес его жене, что Толян не пьет, скотину завел, она приехала навестить его. И осталась. С тех пор они и живут здесь. Нам приносят молоко, яйца, мясо. А все остальное продают соседям. Летом здесь машины в очереди стоят за козьим молоком.
А за огородом я в свое время сама ухаживала: и вскапывала, и полола. Но в 2000 году перенесла инсульт, и дочка пригрозила: «Я все ваши грядки вытопчу, чтобы мама больше не стояла вниз головой!» Лето, жарко было, и я действительно полдня проторчала вниз головой на огороде, когда со мной это случилось... Пришлось прислушаться к Таниным словам. Но поскольку я все это очень люблю, Юра в обеих теплицах сделал грядки в высоких коробах, они мне почти по пояс. Засыпал их землей, и я теперь пропалываю и поливаю, не наклоняясь.
Знаете, я вообще все на свете в свое время привыкла делать сама — так мама воспитала. Помню, в начале 60-х мы со сборной поехали в Америку на первую встречу национальных команд. После Нью-Йорка очутились в Пенсильванском университете. Жили в студенческих комнатах, обедали вместе со студентами в столовой, ходили в клуб. Однажды, когда я стирала, дверь ванной отворилась, и зашла пожилая американка. Внимательно посмотрела на меня, сказала: «Excuse me» и ушла. Вернулась она молниеносно с молоденькой гимнасткой и переводчиком. Я забеспокоилась, попыталась выйти из ванной, но американка не пускала меня и быстро что-то тараторила. Переводчик улыбнулся и сказал: «Она спрашивает, вы действительно Лариса Латынина, чемпионка мира и Олимпийских игр в Мельбурне и Риме?» «Да, это действительно я, — говорю. — Но в чем дело?» Здесь пожилая американка обернулась к молодой и стала долго объяснять ей что-то, показывая на меня и на краны. Я начала кое-что понимать, и переводчик подтвердил мои догадки: «Это ее мать, она говорит: «Вот видишь, перед тобой стоит прославленная чемпионка, она победила всех — и стирает. Она известна во всем мире — и стирает. Ты не победила даже в университете, тебя знают только твои родители и твои парни. Но ты в жизни не выстирала себе ни одной вещи. И ты думаешь, что будешь чемпионкой?» Видно, матери кое в чем везде одинаковы. «Скажите ее дочери, — попросила я переводчика, — что она должна стирать как можно больше. Это отлично готовит руки к брусьям и создает боевое настроение. Когда она достигнет совершенства в стирке, ей не будут страшны никакие соперницы».
amp.7days.ru
Великая гимантстка Лариса Латынина
Череда побед
На тринадцатом чемпионате мира в Риме 1954 года Лариса Латынина в составе сборной СССР стала чемпионкой, заработав свою первую золотую медаль за вольные упражнения. Ею восторгались международные критики и гимнасты, но это было только начало блестящей спортивной карьеры, и главные медали Латыниной были еще впереди.
Лариса Латынина на Олимпиаде
Лариса Латынина становилась абсолютной чемпионкой Олимпийских игр дважды, в 1956 и в 1960 годах. Чемпионство в составе сборной медалистка завоевала в 1956, 1960 и 1964 годах. Девушка получила четыре бронзовые медали за вольные упражнения, опорные прыжки, упражнения на брусьях и на бревне. Серебро Латыниной принесли упражнения на брусьях (дважды), бревне, опорные прыжки и многоборье, но самые яркие выступления проходили в рамках вольных упражнений: здесь украинской гимнастке долгие годы не было равных.
Два раза Лора становилась абсолютной чемпионкой мира (в 1958 и 1962 годах), также на ее счету титулы чемпионки Европы, СССР, абсолютной чемпионки Европы и СССР.
Лариса Латынина
В 1963 году в Токио Латынина в последний раз выступила в роли капитана советской гимнастической сборной, но потом еще несколько лет участвовала в международных соревнованиях, постепенно отступая на второй план. Так Лора обучала юных гимнасток воле к победе, постепенно передавая им свой бесценный опыт. Неудивительно, что именно Лариса Латынина стала тренером сборной СССР и была им в течение целых десяти лет.
Тренерская деятельность
Десять лет своей жизни, с 1966 по 1976 годы, Лариса Латынина отдала тренерской работе. Во многом благодаря ее руководству женская сборная СССР смогла завоевать золотые медали на Олимпиадах 1968, 1972 и 1976 годов. Она вырастила и воспитала выдающихся гимнасток, среди которых такие яркие звезды, как Людмила Турищева, Ольга Карасева, Лариса Петрик, Любовь Бурда, Тамара Лазакович, Нелли Ким, Антонина Кошель и другие.
Лариса Латынина
Рекорд Ларисы Латыниной по числу золотых медалей и титулов, продержавшийся полвека, недавно смог побить американский спортсмен Майкл Фелпс. Он опередил легендарную чемпионку только на одну награду: на счету американца 19 золотых Олимпийских медалей.
Личная жизнь
На заре карьеры личная жизнь Ларисы Латыниной складывалась удачно. Первое замужество и жизнь с супругом Иваном Латыниным нельзя назвать очень счастливыми, но и горя этот брак спортсменке не принес. На всех совместных фото супруги выглядят счастливыми, продолжая дружить и общаться и сегодня.
Лариса Латынина с первым мужем Иваном
Познакомились будущие супруги еще во время учебы: Лора училась в Политехе, ленинградец Иван – в мореходке. Браку немало поспособствовала мама Ларисы, которой Иван сразу приглянулся. В 1958 году у Лоры и Ивана родилась дочь Татьяна. К слову, Лариса выступала на первенстве мира, будучи на пятом месяце беременности, и никто об этом даже не догадывался. Брак распался, когда женщина, пожив некоторое время с мужем, поняла, что они абсолютно чужие люди. В перерывах между соревнованиями и тренировками это как-то не замечалось. Расстались они спокойно, без скандалов.
Лариса Латынина с дочерью
Семья для Ларисы всегда была на втором месте после спорта, но воспитанием дочери она занималась самозабвенно. Татьяна не пошла по стопам матери, выбрав танцы. Долгое время она танцевала в легендарном ансамбле «Березка», ездила с гастролями за рубеж, где и встретила своего будущего мужа Ростислава. По тем временам это был настоящий скандал: дочь советской чемпионки выходит замуж за иностранца!
ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ: 1 2 3aeslib.ru
